Генри Каттнер - Ночная битва [Сборник]

В мир пошла кастрированная версия, и начались ожесточенные диспуты о том, почему Гитлер отклонился от разработанной темы. Ведь он собирался говорить о России, так почему же…

Ответ знали лишь немногие. Но теперь его узнают все. Кстати, большинство немцев уже знали его, сами не подозревая об этом. Ходили сплетни, самолеты бросали листовки, люди шептались по углам, и долго еще будут помнить некую строфу, легко запоминающуюся по-немецки, которую можно повторять бесконечно.

Да, да. Может, именно этот экземпляр книги попадет в Англию, может, пилот КВС сбросит его возле Берлина или хотя бы Парижа! И весть разнесется — ведь многие жители континента читают по-английски.

Люди начнут говорить.

Поначалу они не захотят в это верить, но потом вспомнят военную считалочку. В один прекрасный день история эта дойдет до Берлина или до Бертехсгадена. Она дойдет до человека с маленькими усиками и громким голосом.

А потом… Может, пройдут дни, а может, недели, это не имеет значения… Геббельс войдет в салон и увидит Адольфа Гитлера, который будет маршировать на месте и выкрикивать:

«ЛЕВОЙ!

ЛЕВОЙ!

ЛЕВАНтинец с РЕВОЛЬвером

ЛЕВАков не ПЕРЕносит

ХОТЯ держит нос НАЛЕво…»

К востоку от Голливуда, в горах Анджелес-Форест, жил исключительно мерзкий отшельник, который действовал Хейсу Каллистеру на нервы не хуже сломанного зуба. Каллистер раз за разом задевал за этот зуб языком — позвольте еще раз воспользоваться той же метафорой — и тем не менее продолжал смотреть в бинокль на другую сторону долины, где находилась пещера, занятая отшельником.

Каллистеру частенько хотелось убить этого человека.

Сейчас он стоял в дверях своего дома и смотрел в бинокль под яркое утреннее солнце. Да, отшельник был тут как тут и завтракал. Объектом приложения сил служил ему гигантский мосол, который этот мерзкий субъект жадно обгрызал. Сидя на корточках под лучами солнца, он самозабвенно работал челюстями в атмосфере какого-то жуткого атавизма, растрепанный, драный и несказанно омерзительный.

Вдруг отшельник повернулся и посмотрел на долину, заинтересовавшись блеском стекол бинокля. Симпатичное лицо Каллистера исказила гримаса. Он убрался в дом и, прихлебывая кофе, стал думать о более приятных вещах, но озверелое лицо отшельника по-прежнему стояло у него перед глазами.

Это была единственная фальшивая нота в устоявшейся жизни биолога. Фетишем Хейса Каллистера была мысль о том, что он человек высокоцивилизованный. Его дом, спроектированный лично им и построенный в пятнадцати километрах от ближайшего поселка, представлялся ему тепло поблескивающей драгоценностью.

Лаборатория тоже не грешила ни единой фальшивой нотой, поскольку была строго функциональна. Калл истер был идеально приспособлен к среде, которую создал для себя сам. Здесь не было места для фальшивых нот.

Цивилизация и эготизм… Впрочем, у Каллистера не было никаких особенных пороков. Спортивный, физически безупречный, он потянулся как кот и закурил сигарету, чтобы оттенить тонкий вкус бренди. Словно тень появился Томми, слуга-филиппинец, и вновь наполнил чашку своего хозяина. Томми был аморален и предан ему без остатка, и это должно было помочь.

С технической точки зрения эксперимент не был убийством, однако некоторые сравнения с вивисекцией напрашивались. Каллистер с досадой отбросил эти мелодраматические ассоциации: он просто использовал инструмент, подвернувшийся ему под руку.

Его компаньон, Сэм Прендергаст, стоял у него на пути. Многословный, крикливый Прендергаст, с этим его вульгарным хохотом. Гмм… Несомненно, Сэм хорошо подходил для эксперимента.

Личной антипатии здесь почти не было. Прендергаст финансировал Каллистера и потому воображал, что ему позволено совать нос в чужие дела. И при этом нельзя было послать его к дьяволу, потому что снова и снова возникали срочные потребности и необходим был постоянный приток наличных.

Первый эксперимент едва не провалился из-за объективных трудностей, однако морская корова подверглась удивительному превращению.

Проблема заключалась в следующем: Прендергаст обладал контрольным пакетом акций всего предприятия и будет невероятно мешать, суясь во что не надо. Он хотел организовывать компании, создавать фонды, делать бог его знает сколько всякого-разного. Это был фонтан идей, а поскольку Каллистер хотел работать по-своему, от Сэма Прендергаста следовало избавиться.

Совершив это, Каллистер, если будет достаточно ловок, сможет разделаться тем же образом и с наследниками. План был весьма практичен, ибо договор о сотрудничестве он редактировал с мыслью о будущем. Только Прендергаст мог бы доказать, что упомянутый процесс является…

Впрочем, Каллистер не дал ему названия. Любое название звучало бы слишком фантастично.

Вошел Сэм Прендергаст. Это был могучий мужчина лет сорока с зычным голосом — превосходный экземпляр экстраверта. Его любили собаки и маленькие дети. Синклер Льюис безуспешно пытался развенчать этот тип человека. Самое удивительное, что Сэм и вправду был хорошим парнем.

Одевался он — а как же иначе! — в твид, волосы имел необычайно длинные. Внимательный взгляд Каллистера отметил легкое смещение вперед челюсти и почти незаметное отклонение назад лобной кости. Кроме того, казалось, что Сэм немного горбится.

— Привет, — сказал Прендергаст. — Хочу кофе. Совсем из сил выбился. И голова болит. — Он рухнул в кресло и рявкнул на филиппинца: — Кофе, я сказал!

— Ты же сам упрашивал, чтобы я тебя сюда пригласил…

— Мне нравятся эти последние шаги, эти эксперименты, венчающие дело. Знаешь, этакий обезьяний восторг. И потом этот пингвин… Какие крылья!

— Это, конечно, фантастично, — признал Каллистер. — Но, честно говоря, я не хотел бы торопиться с публикацией. Нас просто высмеют.

— Не высмеют, когда увидят наши доказательства, — решительно возразил Прендергаст.

— И все-таки они могут, самое большее, проглотить версию о том, что мы располагаем методом восстановления рецессивных черт. Но если бы мы заявили, что можем повернуть вспять эволюцию…

— Но мы же сделали это…

— Но пока не можем огласить результаты. Сначала нужно подготовить почву. О, ты порезался?

Прендергаст пощупал пальцами щеку и кивнул.

— Щетина становится невероятно твердой. Никогда прежде она меня так не донимала.

— Ага… — озабоченно буркнул Каллистер и умолк, поглядывая на уши Сэма. Раковины уменьшались день ото дня.